Никита докурил сигарету, выбросил окурок в окно, сплюнул и процедил сквозь зубы:
— Надо завязывать с этой хуйнёй.
— Ты про курево?
— И про него тоже.
— Я сразу после армии бросил.
— Ты уже сто раз рассказывал о том, какой ты молодец.
Я молча пожал плечами, как бы согласившись. Жертва опять замычала и задёргалась, вылупив на нас свои мокрые и красные от слёз глазенки.
— Может, откроем уже рот, вроде местечко тихое?
Ник обернулся на заднее сиденье, осмотрел дёргающееся и лоснящееся от пота тело и отрицательно помотал головой.
— Рано ещё, пускай успокоится немного, а то я не переношу громкие вопли, сам знаешь.
— Знаю, тебя они просто бесят.
— Вот именно.
Никита потянулся было в карман за новой сигаретой, но чертыхнулся и убрал руку. Некоторое время сидели молча.
— Как там рука твоя? — поинтересовался Ник.
— Ничего, — я встряхнул раненой левой рукой, — до свадьбы заживёт. Тем более, я же не левша.
— Нет, не левша, — согласился Никита.
Опять наступило неловкое молчание.
— А жарища-то какая, а!
— Да, градусов тридцать пять, не меньше!
— А то и все сорок!
— Ну, что там, затихло наше тельце?
— Вроде затихло.
— Открывай тогда.
Я резким движением сорвал скотч со рта жертвы, та громко завопила:
— Сука, больно же, пагни!
— Заткнись, мандавошка тупая!